Нарисованный бог

1 глава

Дорар, чертыхнулся и отшвырнул прочь заляпанный красками фартук. Как же всё-таки ему надоело заниматься этим бесполезным делом! Зачем рисовать фигуры обыкновенными кистями, если у учителя в кладовке хранятся горы «живых кисточек», позволяющих переносить рисунки с холста на землю?! Дорар, рассерженно посмотрел в открытое окно, всё больше и больше чувствуя, что учитель просто не доверяет ему.

Солнечные зайчики задорно носились по кремовой стене дома напротив, они словно дразнили озлобленного ученика, играя с малахитовыми листьями и скаля свои перламутровые зубки. Казалось, эти яркие блики могут, охотится за бабочками с той же лёгкостью, с которой они выслеживают тени качающиеся на стене. Пожалуй, солнечных зайчиков можно легко сравнить с живыми зверьками, которые в начале выжидает в засаде, а потом с гоготом наскакивает на свою, потерявшую бдительность жертву.

Раньше бы Дорар не задумываясь, схватил бы карандаш и почти рефлекторно стал бы зарисовывать мельчайшие детали пейзажа за окном: блики солнца, вычурные кудри виноградных лоз, свисающих со стены и обвивающих смолистые стволы мачтовых сосен, которые в свою очередь обвивали корнями огромные нефритовые глыбы скал, зарывшихся в песок. Но теперь…

Перемены, в своём сознании, ученик художника заметил уже давно. Кисти казались ему тяжёлыми, краски серыми, а вдохновение покинуло его усталую от рисования душу. Дорару, всё больше и больше хотелось развеяться, уехать из этой одинокой усадьбы, состоящей из двух, израненных трещинами домов, поехать в город, повеселиться там, в сласть, а затем год другой, заниматься садоводством или музыкой. А уж только затем, пожалуй, после переосмысления своих поступков, можно будет вернуться к мольберту и краскам.

Он отвернулся от окна, лениво поднял со стола кисть и небрежно нанёс на раскинувшийся, на холсте, натюрморт ещё один мазок.
Внезапно мольберт задрожал. Карандаши, хаотично раскиданные на столе, с грохотом попадали вниз. Но мольберт дрожал всё сильнее и сильнее, ученик, ринулся, было подбирать карандаши, но, убедившись, что стержни в большинстве из них безнадёжно сломались, бросил их обратно на пол и просто замер подле неоконченного рисунка, непонимая причину происходящего.

Вдруг из хоста вылетела стайка бархатных персиков и закружила по стене. Затем подобно образующемуся водовороту из стола, возникло алебастровое блюдо, на котором возлежала дюжина малиновых слив. Дорар облизнулся и с потаённой радостью посмотрел на свою картину. Холст был пуст. У него получилось. Каким-то образом он смог нарисовать картину и перенести её в реальность.

- Браво! Браво! Я всегда знал, что у тебя получится, - из двери высунулось довольное лицо, смуглого человека с поседевшими пепельными волосами, - я всегда подкладывал тебе зачарованные кисти и всегда знал, что ты сможешь использовать их! Только вот почему у тебя персики скачут по стене? Ты...

Учитель вопросительно посмотрел на Дорара, а затем перевёл взгляд обратно на парящие фрукты. Вдруг его взор устремился на улицу, и, заметив солнечных зайчиков, он нахмурился.

- Создавать нечто живое невыносимо тяжело, так как для этого необходимо тщательно продумать, каждую деталь их естества. Создать же существо мыслящее невозможно, так как лишь боги могут думать и за себя и за других живых людей, животных. И даже растение перенести с мольберта очень и очень трудно! Мы продвинулись лишь в рисовании деревьев и трав, так как много десятков лет наши учёные изучали их свойства... - сердито произнёс учитель. - Как я понимаю, ты во время работы думал о солнечных зайчиках, и случайным образом перенёс эту загадочную игру природы на картину?!

Дорар изумлённо моргнул и пролепетал:

- Я, случайно…

Его работа была определённо достойна похвалы, а учитель ещё и вздумал его бранить. Ведь ему удалось совершить очень большой шаг вперёд, он ведь сейчас добился того, чего не мог достичь, многие годы, пронеслось в кудрявой голове ученика, и он почувствовал, как в душе острым соусом закипает обида.

- Не будь я знаменитым Мартином Скалом, я бы возможно был бы рад этой забавной шутке с персиками, но я не могу позволить терпеть такую наглость от своего ученика! - Мартин ловко поймал один зазевавшийся персик и откусил от него кусок кроваво-красной мякоти. - А фрукты у тебя всё равно не вкусные…работать, тебе ещё и работать.

Он выплюнул непрожёванный кусок на пол, усмехнулся, и, потрепав своего ученика за волосы, вышел из комнаты.
Дорар ещё некоторое время стоял возле опустевшего мольберта, а затем поднял с паркетного пола один медно-рыжий карандаш и с треском разломил его по полам. Злость и негодование проснулись в его сердце и запылали в нём багровым заревом костра.

* * *

- Дорар, запомни, не бывает истинного белого цвета, бывает лишь истинный чёрный, - голос учителя смешивался с треском дров в камине, убаюкивая Дорара, слушающего ещё один вечерний урок.

- Чёрный цвет, это дикая смесь всех остальных цветов и оттенков…белый же…эй! – Мартин сердито окликнул своего ученика и толкнул его в бок. Но Дорар склонив голову, уже спал, нежно посапывая и тихонько ворча. Мартин Скал хотел разбудить его, но потом махнул рукой, - пусть спит. Завтра у них будет много дел.

Учитель скрестил ноги и, подперев свой острый подбородок, покрытым шрамами кулаком уставился в пламя камина. Оно весело металось по выжженным камням, искорки заманчиво мерцали, а угольки радостно летали вверх-вниз, так и, норовя выпрыгнуть из решётчатой ограды очага. Мысленно сравнив себя с мотыльком танцующим танго с огнём, учитель также закрыл глаза. Его усталые плечи опустились, царственная осанка испарилась, а его тело буквально повалилось на мягкое сидение кресла. Через мгновение он со свистом захрапел, а из его полуоткрытого рта изредка вырывались странные слова, случайным образом прорвавшиеся сквозь грёзы сна.

Трещал камин. Словно покрытые красными язвами, поленья неохотно позволяли крохотным огненным языкам ползать по чёрной коре. Дрова в очаге были похожи на уменьшенную копию двухэтажного особняка, в центре, которого бушевало неумолимое пламя. А через некоторое время эти изысканные каминные хоромы потухли, оставив после себя лишь горку дымящейся золы.

Когда Дорар, проснулся, учителя в кабинете не было, и слегка удивившись этому, ученик с любопытством огляделся. В комнате царил хаос, все вещи были разбросаны, несколько книг корешками к верху валялись на полу. Лишь на письменном столе лежала белая, накрахмаленная скатерть, а на ней покоился кофейного цвета пакет с торчащими оттуда кунжутными лепёшками.

Эти лепёшки были на удивление горячими, словно их только что вытянули из печи. Как такое возможно Дорар не представлял, так как их усадьба стояла в далёкой лесной глуши, и ближайшая пекарня располагалась в сотни миль отсюда.

Повинуясь позывам голодного желудка, он схватил лепёшку своими длинными пальцами и оторвал зубами от неё огромный кусок. Лепёшка была пресной, чуть суховатой, но странная гармония вкуса и аромат свежескошенных трав и корицы, были настолько изумительны, что юноша с радостью съел всё. Утолив жажду водой из стоящего рядом кувшина, Дорар не торопясь, вытер руки о внутренний край белоснежной скатерти, а затем откинулся обратно в кресло.

Его словно охватила внезапная слабость, мимолётная судорога свела бицепс, и тяжело вздохнув от навалившей усталости, юноша, обеспокоившись своим состоянием, попытался встать, но не смог. На него нахлынула какая-то тяжёлая полудрёма и, пытаясь вырваться из её цепких оков, мальчик не смог подавить стон...

Очнулся он от хлёстких ударов по щекам. Дорар с трудом открыл слипшиеся глаза. Над ним склонился Мартин и какой-то незнакомый покрытый веснушками парень лет восемнадцати, они с волнением смотрели на него, словно ожидали чего-то страшного.
Дорар попытался встать, чтобы поздороваться, но учитель крепко схватил его за рукав стёганой куртки и заставил таким образом оставаться в неподвижном состоянии.

Затем Мартин поднёс к его пересохшим губам стакан с каким-то напитком и ученик покорно приник к нему. В сосуде оказалось вино со специями, очень дорогой, целебный напиток, изготовленный из семи сортов винограда. Подивившись щедрости своего учителя, Дорар допил всё до конца и почти сразу после этого почувствовал себя лучше.

Кончик языка ученика уже довольно ловко утирал багровые капли, застывшие под нижней губой, когда Мартин попытался разрядить последствия странного происшествия с лепёшками. Для начала он решил познакомить своего ученика и незнакомого молодого человека:

- Дорар, Вануцу, позвольте представить вас друг другу, - перст учителя упёрся в Дорара, - Это мой последний ученик, Дорар из рода Раймахов, он увлекается рисованием растений и фруктовых плодов, и я смело могу сказать, что он будет моим достойным приемником.
Затем, немного понизив голос, учитель произнёс, указывая на покрытого веснушками юношу:

- Это Вануцу из рода Лашеров, он прибыл сюда в качестве курьера и в качестве испытуемого…точнее я должен оценить его работы. Так что прошу прощения, Дорар, булки которые ты неумело слопал, принадлежали Вануцу и были его работами. Я случайно оставил их на столе, а так как Вануцу специализируется на изготовлении ядов и наркотических средств…
Дорар зарычал о злости. Эта шутка определённо была подстроена специально. Видимо учитель решил проучить его за какие-то прегрешения, охладить его пыл. Но ничего, даром им это не пройдёт.

- Я ещё раз прошу прощения, мы так испугались, - учитель очень убедительно оттёр пот с лица, - Это целиком моя вина, так что впервые, мой терпеливый ученик я вынужден попросить у тебя прощения.

Дорар оттолкнул от себя руки Мартина и Вануцу, и вскочил на ноги. Комната закачалась, но, стараясь, держатся прямо и гордо, Дорар в какой-то угрюмой величественности направился к двери, ведущей в столовую. Сейчас в его голове бушевал ураган вопросов и эмоций. Учитель, ошибся ли он и подстроил историю с лепёшками специально? Он мог ошибиться, Мартин всё-таки уже старый человек, но чтобы положить лепёшки в своём кабинете, постелить скатерть? Разум Дорара панически боялся утверждать, что учитель хотел его позора или смерти, и, силясь найти хоть какое-то оправдание поступку учителя, он принялся просто предполагать. Наверное, Мартин просто забыл про своего ученика? Или… Точно Мартин Скал не привык к тому, чтобы ученик спал на кресле в комнате учителя. Его просто не заметили и всё. А скатерть и лепёшки были предназначены для их испытания Вануцу! Вануцу…

Дорар с облегчением вздохнул. Его рука уже лежала на ручке двери, когда он внезапно обернулся и произнёс:

- Я пойду, освежусь…

Заметив краем глаза радостную улыбку учителя и приподнятые брови Вануцу, ученик удовлетворённо ухмыльнулся.
Между учителем и учеником, как правило, не бывает дружбы. Но всё же и тому и другому приходится терпеть друг друга, ради пользы и благополучия обеих сторон.

====

Продолжение следует...

Прочитала все с открытым ртом... Жду продолжения с нетерпением

И правда, сэр Orcyss, где же оно? Продолжение-то?

О... спасибо что зашли! =)))

Прошло несколько лет. За это время Дорар не только оттачил своё мастерство художника, но и его привязанность к учителю очень возросла, превратившись в какое-то не понятное обязательство преданности. Работы ученика преобразились, ровно так же как преобразился он сам, - из хрустальной глади зеркала теперь глядело спокойное лицо цвета гречишного мёда, с холодными, серо-голубыми глазами, бледными губами, прямым носом и нежным пушком на шее, таким же каштановым, как и его волосы на голове. Покатую грудь и широкие плечи обтягивала чёрная кожаная безрукавка, а на шее висел причудливый, медальон, состоящий из перьев, ворсинок и деревянных красных кружочков. На руке Дорара покоился чёрный, шёлковый шарф, упругий торс обвивал широкий ремень с бронзовой бляхой, а довершали облик семнадцатилетнего юноши штаны, расшитые чешуйками горного ящера и стоптанные сандалии на тесёмках.

Измазанный сухими красками школяр превратился в высокого честолюбивого умельца, тайно мечтающего стать настоящим рисовальщиком и полностью уверившего в то, что он станет приемником знаменитого Мартина Скала, художника открывшего пять догматов рисовального искусства.

Не даром, говорится, что настоящий рисовальщик не умирает, а превращается в бесплотного духа, хранителя кистей и красок, странствующего по миру и ищущего того, кто будет достоин, совершить что-то великое. В это то и верил юный ученик.

Мечты Дорара были самыми радужными и поэтому, когда учитель сказал ему, что больше не сможет ездить в город на неделю Смотра, Дорар понял, что выполнять эту почётную обязанность придётся ему. С бурлящим в душе удовольствием он поклонился учителю, и, оседлав горячего жеребца, отправился в путь.

Неделя Смотра – это торжественный, ежегодный праздник, на котором все желающие, надев маскарадные маски, могут побороться за право стать королём ночи, волшебником карнавала. Этот карнавал целиком и полностью посвящён тем, кто наделён искусством волшебства, а точнее – сказителям и рисовальщикам. Вечно пьяные менестрели соревнуются в игре на арфе и пении саг, плетя образы из слов и чувств, вселяя эти яркие грёзы в души слушателей. Любой может попытаться зацепить струной или словом душу человека, скрыв лицо маской на карнавале. Но не у всех это получается…

А рисовальщики соревнуются в показе своих умений, рисуя картины прямо перед публикой, и пряча огненный румянец скромности под маской. Дорар же будет одним из критиков праздника, изображая из себя известного художника Мартина Скала, он должен будет выбрать лучшую работу из показанных карнавальными художниками.

Прибыв в город, ученик расположился в лучшей гостинице, и там довольно быстро нарисовал для себя изысканную маску из красного дерева с золотыми усами и рогами. Деревянный медальон заменил серебряный, и, накрасив губы специальной карнавальной помадой в задорный вишнёвый цвет, ученик превратился в древесного духа, демона путников и болот. Впервые у него появился шанс расквитаться за все годы замечаний и как следует покритиковать остальных. И всем сердцем радуясь этому, Дорар со спокойной душой отправился на карнавал.

Город Тирк представлял собой хаотичное нагромождение черепичных крыш и чёрных, как уголь башен, где жили вельможи, почитавшие некоторую готичность. В обметённом дворниками центре стоял королевский дворец, больше похожий на военную крепость в мирное время. Её донжон был увешен флагами и гирляндами цветов, а по зубчатой стене, нарочито медленным шагом прогуливался часовой, чья алебарда была украшена смешным розовым бантиком в честь праздника.

На главную площадь уже стекался народ, большинство из них было одето в яркие карнавальные костюмы и разноцветные маски, но всё же некоторые явились без украшений. Говорят, что королевская стража также спрятала лицо под накрашенными шлемами, так что в толпе всё-таки чувствовалась неловкая скованность.

Дорар коварно улыбнулся под маской и надел на палец левой руки, перстень с огромным рубином в центре, что давало ему право называться критиком карнавала. У настоящего рисовальщика имееться всего два таких кольца, - для левой и правой руки, разумееться правое было запасным, но так как столь возвышенные художники берегли эти кольца, словно свою жизнь, это была лишняя мера предосторожности.

Только перстень коснулся ладони Дорара Раймаха, счастливое чувство власти окутало ученика ароматным облаком и купаясь в лучах не понятной, дикой радости, он громко захохотал. Как же всем достанется, как же всем будет весело! Со злой ухмылкой потирая руки Дорар сверкнул глазами и послал иронический воздушный поцелуй в том направлении, где должна была находиться усадьба Мартина Скала.

* * *

Новоявленный судья с явным нетерпением ожидал начала соревнования, и думал лишь о своей вступительной речи. Его ноги словно жили отдельной жизнью. Они били землю носками сапог, обдавая присутствующих комьями грязи и дёрна, они рассеянно водили своего хозяина вдоль лотков со сластями и шоколадными фигурками. Хлопушки и петарды вытанцовывали на небе чарующие взгляд пируэты, но Дорар не замечал этого.

Хаос праздника проплывал мимо ученика, как бумажный кораблик по перламутровой глади реки. Тысячи красок карнавала сливались в один фантастический цвет волнения и сладостно-притягательного ожидания.

На сцене рисовальщиков решили выступить лишь семь человек, и, подивившись отсутствием творцов, ученик с любопытством посмотрел на рощу, где проходило состязание скальдов. Крики подвыпивших гуляк, чередовались с раздирающими уши аккордами на гитаре, чей-то звериный вой, перебивался поросячьим визгом и Дорар уныло пришёл к выводу, что дела и там обстоят не очень.
Художники на сцене довольно браво размахивали кисточками, спьяну, обливая присутствующих водой и разведёнными красками. Время шло утомительно долго.

Чувства триумфа и лёгкого страха, не покидали хитрого ученика, изображавшего из себя рисовальщика Мартина. Он понимал, что лишь сегодня, он сможет отплатить людям за всё! За все годы угроз, побоев, брани. За все годы презрения и неуважения к его работам. За всё.

* * *

Но, наконец, наступила пора судить творения художников карнавала. Вальяжно развалившись в заранее поставленных судейских креслах и властно выставив на всеобщее обозрение перстни, судьи, а с ними и Дорар принялись говорить свои вердикты. В основном из уст судей слышалась похвала.

Даже самые посредственные работы получали наивысшие баллы по задумке и оригинальности. Судьи были излишне осторожны и ученик презрительно фыркнул, с отвращением глотая сырые комки дурацкой лести, сыпавшихся из судей, как новогодний дождик из хлопушек.

Но настал черёд сказать своё слово и Дорару, уже приготовившемуся разнести тут всё в пух и прах. Он поправил маску и, холодно сказал:

- Я не считаю эти работы, работами, - и, указав пальцем правой руки на одну из работ, продолжил, -
Например эта работа, по моему мнению, вообще не имеет право сходить с холста. Она некрасива и не детальна, нет, этому нет места на празднике…

Дорар замечтавшись, говорил ещё долго, сполна оплачивая своему учителю за каждое замечание, сказанное своему ученику за годы учёбы. Он как ночная птица отплачивала мелким птичкам, за все дневные насмешки. Наступила ночь и молчаливая сова, королева леса, вступила в свою стихию.

Слова, подобно языку гадюки жалили работы творцов…

Критика, даже обоснованная, ранит человека не хуже стилета втиснутого под рёбра. Когда даже не умелый автор что-то создаёт, он вкладывает в работу часть своей души, а злые, иногда сказанные просто так слова, могут убить эту юную часть, скосить лезвием сабли этот одинокий стебель цветка.

Душа же творца похожа на чистый лист пергамента, - каждое произведение это капля чернил, и так, год за годом человек накапливает чернила и наконец-то пишет ими по настоящему удачное произведение. Будь то художник, будь то поэт.

Когда же их уши слышат похвалу, чернила сливаются в один сосуд, приготавливаясь подтвердить своё право на все сказанные лестные слова. А критика, разрывает не надёжный пергамент души на части…

Толпу ранили слова мстительного Дорара. Толпа в негодовании взревела. Веселье и шум праздника застыли, сменившись неожиданным тягостным молчанием. Внезапно кто-то, разорвав пелену тишины, крикнул:

- Это не добрый Мартин, это не судья, у этого прохвоста перстень на левой руке, а на работы он показывал правой!

И словно потоки воды, разрушающие дамбу, толпа хлынула к возвышению, где сидели судьи. Дорар кинулся прочь. Ему стало страшно. Над его головой с тяжёлым свистом пролетел камень и упал где-то впереди него. Неудачливый судья бежал, отталкиваясь от воздуха острыми кончиками локтей. Вдруг его сапог зацепился за что-то и Дорар понял, что гневный булыжник, пущенный ранее в его голову, всё-таки принёс ему несчастье.

Ученик потерял равновесие, и, размахивая руками, покатился вниз по изумрудному склону. Перстень соскользнул с его онемевшего пальца и упал на покрытую бусинками росы траву.

* * *

Огромная, похожая на половинку груши луна висела в пунцовом небе, покрытом россыпью серебряных звёзд, похожих на блестящие ягодки черники. Свет небесного цветка осветил лицо Дорара, когда с него стянули маску.

- Это не он! Кольца на нём нет!– и это был последний крик фестиваля, толпа разочаровано вздохнула и разбрелась по окрестностям, громя фермы и карая невинных, решив, что судья, владелец перстня и злых слов, просто-напросто убежал.

Разорванная когтеобразными пальцами людей, смятая и затоптанная маска валялась на мокрой, всклокоченной траве. Рядом с ней лежало и тело избитого ученика, иногда тяжело вздыхающего в забытье. Его пальцы с хрустом сжимались в кулаки, а с окровавленных губ капала яростная слюна. Кровь сочилась из множества ссадин и порезов, нанесённых камнями и осколками от бутылок, окрашивая нефритовую траву в тёмно-красный цвет.

- Я...я, вы все скоты, вы..., - шептали его губы. Во рту плавал привкус соли и что-то твёрдое, мелкое похожее на камень. Ученик сплюнул и увидел на земле половинку своего зуба. Сказав пару ласковых слов о толпе и народе, Дорар вздохнул и, не имея больше сил, шевелится, взглянул на мутное небо, похожее на кровавое море и на алые губы девушки, одновременно.

* * *

Мартин Скал не спешно набивал пряным табаком свою коричневую трубку, когда дубовая дверь его кабинета с грохотом распахнулась и на отполированном каблуками полу возникла ссутулившаяся фигура Дорара. Прищурив свои состарившиеся глаза, Мартин с удивлением обнаружил, что одна штанина ученика разорвана, под глазом расплылся лиловый синяк, а новенькая замшевая куртка, покрыта серой пеленой пыли.

- Что случилось? – в замешательстве спросил рисовальщик и пристально воззрился на лицо Дорара Раймаха. Тот уныло шмыгнул носом, на кончике, которого застыла прозрачная капля, и ответил:

- Я побывал на карнавале учитель. Всё прошло нормально, только вот, - ученик снова вздохнул, и покраснел, словно нашкодивший мальчишка.

Учитель недоумённо почесал затылок краешком трубки и откинул с израненного морщинами лба одинокую, серебристую прядь.

- Ну что же, это замечательно! Расскажи, как всё прошло!? Понимаешь, раньше я всегда ездил на этот праздник сам, а теперь мы устроили целое тайное представление с этой подменой и переодеванием. Но народ у нас не глазастый, если льстить им без передышки, они и ослику копыто озолотят. А ты мальчик добрый, наверное, тебе толпа рукоплескала, - Мартин с искренним уважением посмотрел на юношу, - Ну, давай, не томи, рассказывай! Каково это чувствовать себя настоящим рисовальщиком?

Дорар клацнул зубами и подумал, что сейчас вполне можно было бы обойтись без насмешек. Ну, подумаешь, ошибся с перстнем, с кем не бывает. Хотя откуда учитель узнал? Но как-то всё-таки не похоже, что он издевается. Или…

Чувство того, что старик изменился, не покидало Дорара уже несколько месяцев. Обидные шутки и остроты перестали звучать из уст учителя, и ученик с сожалением отмечал, что его наставник постарел.

Старческая, лунно-сероватая бледность полоснула не только верхи, его волос, молочная белизна старости немного затронула и его разум, сведя ранее расчётливые и хитроумные мысли к простому бытовому любопытству.

Ученик с жалостью улыбнулся Мартину и в это мгновение его душу, куриным перышком нежно защекотали любовь к этому уже ставшему родным человеку, и глубокое чувство заботы о старике. Все прежние обиды, оказались в миг забытыми, всё утонуло в чувстве глубокой привязанности и неоспоримой верности. Мартин Скал заменил Дорару отца, которого ученик некогда не знал. Только сейчас он понял, что его наставник всегда был для него чем-то большим, чем простой учитель.

Но, когда Дорар уже хотел обнять старика, в братском, душевном порыве, учитель повторил свой вопрос:

- Ну, что ты молчишь, подобно моей трубке? Ну не мучай меня!

- Я, я понимаете, - заикаясь, начал Дорар, и вдруг почувствовал в своих мокрых от пота и волненья ладонях, гранёный стакан, наполненный розоватым напитком с сильным фруктовым ароматом. Учитель, дружески хмыкнув, завинтил крышку хрустального графина и поставил его на покрытую царапинами стеклянную полочку рядом со своим креслом. Дорар утёр нос, слегка понюхал жидкость, и немного повертев стакан в руках, сделал большой глоток.

Напиток заботливо щекотал нёбо, был в меру охлаждён и не очень крепок. Обмыв своё горло, покрытое вязкой паутиной страха и радости, ученик продолжил:

- Спасибо. Так вот. Я прибыл в город, надел маску, и… ну не знаю, просто я, когда стал говорить своё мнение, показал на работу пальцем, а не перстнем! Ну, а эта толпа меня побила…

Ученик равнодушно пожал плечами и уставился на карамельную вазу с изображениями цветов, одиноко возвышавшуюся на подоконнике. Говорить дальше просто не хотелось. Было гадко, а чувствовать себя виноватым Дорар не любил.

Мартин Скал приподнял брови, и, нагнувшись, поправив полувоздушный тюфячок, на котором возлежали его обтянутые пушистыми тапками ноги. Видимо, он ждал подробных объяснений и Дорар насупившись, неохотно продолжил:

- Мартин, понимаешь, я очень удивился доброте критиков. Они были не беспристрастны. Видимо они знали авторов, под масками.

- Нет, мой дорогой ученик! Они их не знали и поэтому и были добры, дабы не ошибиться! – внезапно вскричал учитель и хлопнул ладонью по мягкому сиденью кресла, - А ты был добр? Был?
Учитель говорил громко, словно обращался к глухому, или же сам был чуть глуховат. Ученик опустил глаза и коротко отчеканил:

- Не был!

Мартин Скал сложил руки в замок и с глубокомысленным видом оглядел свои ровно подстриженные бледно-розоватые ногти. Взглянувший на него издали, тут же решил, что учитель сердится, хотя это было не так. Рисовальщик был в глубоком раздумье. Мысли унылыми каплями падали вниз, не находя объяснению случившемуся. Дорар Раймах скорбно молчал, желая скрыть истинную причину своей ярости, а найти эту причину сам, учитель попросту не мог, насколько бы он пристально не вглядывался в ясные глаза своего не покорного ученика, ставшего для него уже внуком, или даже сыном.

Мысли учителя прервал глухой стук за окном. Быстрым движением обвитого выступающими венами пальца, Мартин показал Дорару на голубовато-прозрачное стекло, за которым что-то отчаянно копошилось.

Эге, да рассказ-то становится все интереснее! Жду продолжения с нетерпением.

Спасибо, кстати не поверите, но мне это...приснилось. Эта повесть в смысле. =)))) И я решил её написать... =)


Дорар послушно подошёл к окну, потянул защёлку и отодвинул раму, со ставленым в неё стеклом, в бок, запустив ликующий порыв ветра и незваного гостя в дом. Гостем, на удивление, оказался белоснежный, почтовый голубь, к лапе, которого была привязана свёрнутая в трубочку записка.

Ловко схватив птицу под крылья, и аккуратно поднеся её поближе к учителю, Дорар стал свободной рукой развязывать тонкую, как волос нитку. Провозившись со своими скользкими пальцами и неудобной завязкой минут десять, ученик триумфально подал записку Мартину Скалу, стараясь не терзать себя вопросами о содержании записки и радуясь возникновению спасительной передышки в их разговоре с Мартином.

Последний некоторое время знакомился с причудливой вязью текста, пока ученик с беззаботным видом елозил рваным сапогом по полу, а затем учитель покраснел от гнева и сжал ветхую, обмытую дождями бумагу с такой силой, что она хрустнула, а в некоторых местах порвалась.

- Как это понимать? – вопросительно произнёс он и с негодованием поглядел на скромно опустившего глаза ученика, - Я повторяю вопрос, как это понимать?

- Что-то случилось? – глупо спросил ученик, начиная уже волноваться за свою дальнейшую судьбу. Он не знал, что могло рассердить учителя. Просто не знал, и из-за этого становилась ещё страшнее.

- Читай! – сердито прервал его рисовальщик, сунув под самый нос надорванную записку.

Читать. Легко сказать, подумал Дорар, проглатывая слёзные комки, подступившие к горлу. Хотелось плакать, но молчаливая гордость не позволяла этого юноше, готовившегося стать рисовальщиком. Хотя теперь вряд ли он им станет.
Несколько секунд тупо разглядывая размытые чернила, Дорар просто стоял, переминаясь с ноги на ногу, но затем смысл записки всё-таки начал доходить до него.

Прославленному рисовальщику Мартину из рода Южных Скалов. Прошу прощения за великую дерзость, о, владыка, кистей и красок самого Эхелла. Прошу прощения за необузданное моё нахальство. Как твой покорный ученик Вануцу из рода Лашеров я набираюсь, смелости и спрашиваю тебя, - достоин ли Вануцу был тех слов твоих? Тех божественных и грозных слов произнесённых на празднике? Ты соизволил покинуть великолепнейший карнавал раньше, чем Вануцу смог пожать твою храбрую руку, ты ретировался прочь от восторженных объятий своих почитателей. Так в качестве моей признательности Вануцу хочет вернуть тебе перстень судьи и критика, который ты обронил по не досмотру глаз богов на поляне, где свершался суд над позорным псом, решившим не достойным образом надеть колпак критика и привлечь внимание толпы ужасными словами, которые пронзили души людей и творцов во всём мире! Помни, что виновник содеянного будет найден и отдан на твой суд, божественный. А пока, молю, тебя прийти на встречу в парке Радости Богини Хацеке и принять от меня оброненный тобою перст.
С почитанием и раболепием Вануцу из рода Лашеров, твой верный, но не названный ученик.

Письмо было составлено по всем правилам этикета тех времён. Вместо местоимения «я» упоминалось лишь имя говорящего, дабы подчеркнуть уважение автора письма к чтецу. Смысл слов был намерено, то преувеличен, то приуменьшён, что делало письмо практически «не читаемым», но за то очень красивым по царящей тогда моде.

Но формальная вежливость не произвела на Дорара хорошее впечатление, он стиснул кулаки и нагло уселся в стоящее рядом свободное кресло, так как его молодые ноги, стали неуверенно дрожать от беспокойства. Предстоял разговор. Возможно не очень долгий, но разговор.

- Что ты думаешь, поэтому поводу, Дорар? – тихо спросил Мартин, - Ты чувствуешь волнение? Сожаление? Радость? Ты же сделал это специально, чтобы опозорить меня?

Лицо учителя пылало дикой яростью, а сам он силился встать, ученик попытался помочь ему, но Мартин с руганью оттолкнул Дорара прочь.
- Ты, ты аспид, вскормлённый на моей груди! Ты, - глаза Скала налились алым пламенем, а ноздри жадно раздувались, - Ты, зараза, ты унизил меня перед всем городом! Перед всеми… Что ты сказал на празднике, говори!

Дорар охватил свою взъерошенную голову руками, закрыл глаза, и, давясь от слёз несправедливости, он прошептал:

- Я просто сказал им то, что говорили мне вы. Ну, как бы…

- Я? – учитель взревел и сжал ослабевшими пальцами подлокотники, - В этом письме каждая строчка оскорбление! Ответить на него я должен, но пока я не знаю всего, что говорил ты им, я слепец! Говори живее! Я некогда не учил тебя дерзить мне!

Дорар всхлипнул. Слепая преданность учителю тонула в потоке мраморных слёз, капавших на паркет. Сказать ли Мартину правду? Сказать ли то, что его злые слова были местью всем за годы презрения, он не хотел нанести оскорбление учителю, он хотел просто мелко отомстить толпе. Или всё-таки учителю? Эх…

- На сцене рисовальщиков решили выступить всего семь человек, и их работы были настолько ужасны, что я не выдержал, так как остальные почётные гости не пожелали судить достойно… - неуверенно произнёс ученик.

- Ты глупец! Они не были строги лишь потому, что не знали, кто скрывается под масками! «Не суди, да не судим будешь»! Среди этих работ была работа Вануцу, а он…он, человек знатного происхождения, и ты пользуясь своей анонимностью, отплатил мне за годы учёбы – тем что навлёк на меня правильный гнев сильных мира сего!

Но Дорар уже не слушал, лишь сейчас он осознал с мучительной ясностью и непреложностью, что его глупая, детская мышиная игра в хитроумного мстителя принесла бед не только тому, кому он мстил. Прошлое чувство радости утонуло в бурлящих потоках воды, прорвавшихся сквозь разрушенную им же дамбу. Всё пошло не так, как задумывал Дорар, совсем не так.

Глаза юноши страдальчески намокли, было как-то обидно и неприятно. Никакого чувства вины он не испытывал, наоборот непонимание учителя раздражало. Хотелось глотнуть свежего воздуха, очутится в центре размытых серой акварелью небес, где угодно, лишь бы остаться один на один с бесконечностью и тем, что отделяло его юный, только, что оперившийся разум от холодного, как глаза убийцы, разума Мартина.

Защекотало в носу, Дорар, всхлипнул, и резко встав на ноги, покинул учителя, стараясь не прислушиваться к тому, что тот говорил ему в след. Ушёл так спокойно, словно тело и его мысли принадлежали совершенно разным людям. Юношеская грусть испарилась, её заменил тупой, упрямый гнев, зло роющий своим копытом землю под ногами Дорара Раймаха.

С хлипким стуком дверь в комнату ученика захлопнулась, а учитель удивлённо проводил взглядом серебряную паутину, осыпающуюся с белозубого потолка из-за излишне гневного топота воспитанника, поднимающегося на мансарду.

Неторопливо набив трубку ещё раз и с философской задумчивостью, раскурив её, учитель стал пускать миниатюрные колечки дыма в многострадальный потолок. Было хорошо. И было очень грустно.
Но почему его ученик так не разумен? Но почему он сам, учитель, так твердокож? Мартин погрозил пальцем своей чёрной тени, слабо покачивающейся на полу, и сделал ещё одну затяжку.

* * *
Рука в душевном порыве безумно металась по холсту. Пальцы судорожно сжимали кисти и каждую секунду окунали их в баночки с краской. Глаза Дорара фанатически пылали, а кисточка быстро, быстро перемешивала содержимое палитры.

Ученика охватила какая-то жуткая ностальгия, тоска по утраченному прошлому. и бросая вызов мастеру и всему миру, Дорар решился нарисовать то, чтобы символом его рода, - северную сосну. Да, да именно это гордое и прекрасное дерево. Но пока шла работа, он начисто забыл обо всём.

Ему хотелось творить, создавать, вдохновение подобно мерцающей, утренней дымке клубилось по чердачной мастерской. Дверь в свою комнату, соединяющуюся с мансардой юный художник оставил открытой, дабы порывы его счастья и злорадства, долетали и до учителя, которого Дорар вдруг возненавидел. Ненависть, как и жалость легко перемешивались подобно краске в душе Дорара. Но увы, разум, не являлся баночкой и вылить мысли из него не так-то просто.

Пение соловьёв, невидимых посланников Эхелла, величественное и изящное, словно единый голос возносилось в его душу. Ему хотелось творить, и он не сопротивлялся этому чувству. Нечто не отвлекало его.

На улице стучал дождь, который постепенно перерос в острый ливень. Дорар медленно поднялся и, взяв холст и кисть, и торжественно направился к люку, ведущему на крышу.

Медвежьим движением он откинул прочь этот осколок деревяшки, закрывавший ход наверх и аккуратно, бережно прижимая неоконченную картину к груди, поднялся по шаткой, выдвижной лесенке на крышу.

Дождь ревниво танцевал перед Дораром, яростно протестуя против вторжения художника. Капли закатывались за шиворот куртки ученика, но юноша не замечал этого. Положив картину перед собой и позволяя дождю сердито омывать её, ученик сделал ритуальный знак и нанёс на холст последний, завершающий мазок.

Ничего не произошло. Совсем ничего. Запястье натруженной руки противно заныло.
Прикусив губу, Дорар с надеждой посмотрел сквозь серую пелену дождя на песчаный холм. Ну, давай же, давай! Возникни! Сосна!?

- Молю тебя, ну, пожалуйста! – с тоской крикнул Дорар, захлёбываясь в каплях дождя и в потаённом ледяном ужасе, и с отчаяньем осознав, что ничего не произошло, юноша оглянулся на картину. Дождь смывал с неё последний слой краски. Его ночная работа таяла прямо на глазах

Художник завыл, и, раскинув руки, вдруг бросился с крыши дома вниз, желая умереть или хотя бы сломать себе шею. Страх утонул в осознании поражения. Он бросил вызов миру и проиграл. Проиграл.

Худые стопы Мартина Скала покорно нырнули в пушистые домашние тапки. Вставать с мягкой кровати не хотелось, но дребезжащий свет проснувшегося солнца задорно бил в глаза сквозь прорехи полуоткрытой ставни. Очаровательно зевнув, старик потянулся и услышал звук рвущейся ткани.

Острые костяшки его лопаток слегка надорвали материю голубой ночной рубашки. Идти в кладовую за новой рубахой не хотелось, а рисовать одежду заново… А, почему бы и нет? Его пальцы давно не держали полюбившуюся кисть, и ночью ему часто снился молодой художник лихо рисующий крохотный эскиз на огромном, белом, словно засыпанным хлопьями снега холсте.

- Эххел, дай мне сил, - зевая произнёс Мартин и распахнул скрипевшую ставню.

Поток света с удвоенной силой хлынул в комнату и учитель зажмурился. Когда зрение вернулось к нему и чёрные, пылающие пятна рассеялись, учитель увидел то, что привычный пейзаж перед домом изменился. На залитом солнцем холме росла высокая, мачтовая сосна с тёмно-зелёной хвоей и похожей на аккуратную чешую доспехов красной корой.


От неожиданности Мартин Скал в замешательстве замер и приподнял брови, а затем быстро спустился по скрипучей лестнице в гостиную и выскочил на улицу. Его нога внезапно что-то задела и чтобы не упасть, старику пришлось уцепиться руками за колючий куст домашней малины. Вернув себе, равновесие Мартин обнаружил, что перед ним, незваной преградой лежит на вид безжизненное тело Дорара.

* * *

Тряска. Тьма. Дайте отдохнуть. Тьма. Тряска. Тьма. Покой. Тьма. Вот, что чередовалось странными кадрами перед закрытыми глазами Дорара. Тьма. Благославленная Тьма. Как хорошо то!

- Вставай, Дорар, с тобой всё в порядке! – чей-то убедительный голос назойливо пищал в ухе, отгоняя приятные видения загадочной эссенции из мигающей черноты и пустоты.

Покидать столь приятный мир без красок и звуков не хотелось, наоборот, в столь чарующем месте хотелось остаться навсегда. В мире без мыслей. В мире покоя. Что-то грубо трясло юношу за плечи и верещало, не кончаемо бормотало над измученным мозгом ученика.

Сонно заткнув уши грязными пальцами, Дорар перевернулся на другой бок. Голова отозвалась тупой болью. Издав стон, юноша приоткрыл слипшееся глаза и увидел перед собой обеспокоенное лицо Мартина. Вот уже второй раз этот человек беспокоит его. Много лет назад такое также случалось…да…

Воспоминания лениво плыли меж обыденных мыслей. Губы ученика от шока беззвучно зашевелились, но взгляд устало сфокусировался на переносице учителя. Мда. Мда…

Дорар вопросительно заморгал и вдруг резко вздрогнул. В голове отчётливо пронеслось: «Проиграл». Стараясь отогнать навязчивую мысль прочь, Дорар прикусил губу и почувствовал на ней небольшую, покрытую сухой коркой рану. Как странно…

Из-за чего она? Сосна. Да. Он не смог нарисовать дерево. Ну конечно. Те, кто рисуют деревья – не ученики, а рисовальщики. А он…

- Ты, ты мог убить себя, ну зачем ты сделал это, зачем! – сердито закричал Мартин.

За строгостью скрывался страх, и не замечая, что он делает Дорар Раймах, злорадно оскалил жёлтые зубы. Привычная уверенность возвращалась к нему, и это было хорошо. Мир покоя подождёт. Ещё немного. Если проигравший улыбается, - это не проигрыш.

- Что сделал? - спросил он внезапно и перевёл взгляд на печальные глаза учителя.

- Нарисовал дерево, - как-то глуповато, но в тоже время уважительно прошептал Мартин.

Дорар триумфально рассмеялся. Именно в этот миг взгляд учителя уловил неукротимый огонь в глазах своего ученика, это пламя непочтительности и дерзости радостно пылало в очах юноши. Но Дорар не скрывал своей победы, шишки и ссадины перестали приносить ему страдания, весело вскочив на ноги, статный юноша, подобно бесшабашному мальчишке ринулся на улицу, сшибая по пути вещи с тумбочек и цепляясь руками за дорогие фолианты, ранее мирно покоившиеся на пыльных полках.

Выбежав на улицу, ученик распахнул рот от изумления: прямо перед ним росла могучая, вольная сосна, хвоя, которой дышала свежестью и жгучим холодом северных лесов. Он всё-таки сделал это! Сделал!

Дорар с визгом стал носиться вокруг дерева, стараясь не замечать слишком ровных и однообразных поверхностей на стволе. Детали и мастерство придут позже, в этом Дорар был уверен на сто процентов.

Юноша рефлекторно нагнулся, чтобы начать собирать шишки, но, не увидев их, не почувствовал разочарования. Наверное, лишь какой-то осадок…да…

Солнце улыбчиво подмигнула юному творцу, и тот в ответ довольно кивнул яркому светилу. Хотелось петь. Кричать! Пусть весь мир знает насколько он счаслив! Он – рисовальщик! Из дома степенным шагом вышел Мартин Скал, выглядел он чересчур торжественно и хитро, что в миг насторожило Дорара. Ласково похлопав сосну по стволу, юноша подошёл к учителю, и, состроив подобострастную рожу замер подле старика.

Мартин Скал зловеще молчал, а его порванная ночная рубашка энергично развевалась на ветру. Гордо оглядев местность, и ещё немного помяв изумрудную траву тапками, Мартин, выставил правую руку вперёд и Дорар с божественным раболепием увидел на ней точную копию того самого злополучного перстня судии карнавала. Значит вот он момент посвящения в настоящие художники! Да! Образы головокружительной пляской танцевали перед глазами юноши. Да! – кричала душа. Да! – отвечал ей Дорар.

- Если ты строг к другим, значит ты, строг, к себе, - глубокомысленно начал Мартин, - Если ты строг к другим, то значит и мы должны быть строги к тебе. Лесть это пустое, негоже настоящему рисовальщику льстить, коли ты уже оформившийся творец то и получай соответствующую строгость, - и, произнеся этот монолог, Мартин Скал посмотрел на кровавую сосну сотворённую Дораром, - Эта работа наделена некоторой долей оригинальности, право же деревья такого вида редкость в наших краях. Но выполнена она безобразно. Где шишки? Где муравьи собирающие, опавшие иголки, где детальный процесс жизни!? Ты слышишь дыхание сосны? Нет! Это дерево мертво, его жизнь смыл – дождь!

Мартин Скал говорил ещё долго. Очень долго. И каждое слово стегало ученика подобно плети. И каждый удар бросал юного художника прямо в грязь, туда, где есть лишь боль, лезвием стилета рассекавшая музу юноши.

Всё повторилось. Время, размыло ещё до конца не заросшую трещину, возникшую между учителем и учеником. Учитель остался на одном конце разлома, а школяр на другом.

Когда заключительные слова, «ты ещё не рисовальщик», сорвались с языка учителя, юный художник выпрямился и открыто посмотрел прямо в глаза Мартина.

- Спасибо за знания учитель, - с насмешкой произнёс Дорар, стараясь погасить в голосе трепыхающуюся обиду, - Спасибо вам за всё, я освоил мало, но считаю это для себя достаточным. Я…я… , - вдруг захотелось сказать, что-то ещё, - Мне надоело! Я устал от кистей и красок, и я покидаю вас! Навсегда! Я считаю, что завершил своё художественное образование. Но в одном вы точно правы, - я не художник!

Эти слова пришли в голову ученика так быстро, что он даже не подумал о последствиях произнесённой им тирады. Сейчас или некогда. Третьего, как всегда, не дано.

Раздражение нарастало с каждым мгновением, злость, словно пробка из бутылки, взлетела ввысь и вонзилась в небесный потолок, оставив после себя маленькую чернильную точку. Как же трудно быть изгоем, быть отдалённым от всего в мире. Жить, каждое мгновение, думая о неизбежном, выискивая прорехи в гладкой стене бесконечного забора. Постоянно придумывать оправдание своим поступкам и символично приклонятся перед учителем. А он, он ведь по настоящему талантлив!

Дорар поморщился от досады, и, не желая даже прощаться с Мартином или слушать его, вошёл в дом и последний раз поднялся в свою комнату. Вот она. Его тюрьма, его келья.
Почесав взъерошенный затылок, ученик, рассеянно собрал свои вещи. Их немного. Но они лично его. Когда он закрывал дверь, в его душе, промелькнуло чувство похожее на ностальгию. Уход из дома, прощание с Родиной…

А ведь виноваты во всём были всего лишь два перстня, подумал юноша. Первое кольцо учителя, было утеряно Дораром и подобрано Вануцу. Это был удар по слабой щеке Мартина, довольно болезненный удар. И Скал ловко парировал выпад Дорара своим перстом…эх….
Всё это лишь символы, традиции, знаки. Пара перстней. Кисти и краски. А ведь вокруг него кипит жизнь! Люди ссорятся, мирятся, строят города, инженеры изобретают новые приборы и технологии, Путешественники открывают богатые залежи металлов и древесины. И всё без всяких никчёмных традиций, пустого бахвальства.

И ведь согласно обычаям, - он талантливый, Дорар, из касты творцов, всего лишь юный школяр. Всего лишь начинающий художник, мелкое пресмыкающееся существо...

- Хватит! – сердито и восторженно одновременно крикнул он, и, забросив сумку за плечи, побежал прочь, стараясь забыть всё, что было в прошлом.

Дикая, необузданная радость пьянила Дорара, а хмель свободы бил в голову. Но как же все документы и учитель? К Эхеллу! Эхелл знает всех в лицо и ему не нужны документы!

Обернувшись, юноша последний посмотрел на усадьбу, он был готов поклясться, что из открытой ставни им было увидено молчаливо-печальное лицо Мартина, не сказавшего не слова за время ухода своевольного ученика. Или бледный силуэт был вырисован солнечными лучами? К Эхеллу! Ветер времени смоет песок тоски. К Эхеллу! За поворотом ждёт жизнь! Новая, неизведанная жизнь, манящая, словно вырванный из рук бокал с ароматным вином.

И артистично чокнувшись с солнцем своей изящной рукой, ныне свободный ученик запел:

Ласкает солнца свет верхушки гор
Поёт в долине ветер гимн рассвету
Блистает жемчугом кудрявый холм
Над ночью празднуя, богов победу
Заржал с восторгом дикий жеребец
Несётся он навстречу солнца пиру
Начало лишь приветствует конец
А он, рисует новую картину…

Полёт судьбы сравним лишь, сударь, с тем
Как кости падают на длинный стол
Назначить смерти долговой обмен
На счастье, а затем на острый кол…

Ласкает солнца свет подножья гор
Завыл с улыбкой ветер гимн рассвету
Блистает жемчугом кудрявый холм
Рыдая; проклиная, тьмы победу
Заржал с восторгом дикий жеребец:
Экскиз заката показался миру
Начало провожает свой конец
Затем рисует новую картину...
* * *

опять же продолжение следует...=))

Ну и где же оно? В смысле, продолжение?